Хемингуэй в воспоминаниях современников


Все равно его люблю. Самонадеянного нахала и вруна, городившего глупости о смерти собственных родителей и рассказывавшего всякие небылицы. Самое смешное, что с ним случались вещи гораздо интереснее, чем он выдумывал. Боксерские бои с туземцами на Бимини, в перерывах между раундами которых он полоскал горло виски со льдом, сафари, коррида, огромные рыбы, долгие плавания на небольших яхтах далеко-далеко в океан, серые утра за печатной машинкой, чудесные дети - Бэмби, Мексиканский мышонок, Ирландский еврейчик и прекрасные жены, друзья и недоброжелатели, рукописи, выброшенные в снег, а затем выкопанные из него, авиакатастрофа в Испании. Он звал Марлен Дитрих Капустой, обнимался с Пикассо и встречался с Сартром, захватил отель "Ритц" в Париже. Он всегда прибавлял себе два-три года, чтобы казаться старше, и почти все, даже те же туземцы, звали его Папой, а мистером Хемингуэем — никто и никогда. Ужасно грустно, что он закончил именно так, хотя многие говорили об этой смерти, как о "кульминации писателя и человека", но лечение от мании преследования в психбольнице, сеансы шоковой терапии, которые не помогли, это не кульминация, это страшное угасание. Он четырежды - как минимум - пытался убить себя: из ружья, выпрыгнув из самолета, затем, выйдя из этого самолета пытался попасть под вращающийся пропеллер, потом снова пытался выброситься из самолета.
Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы вернулась к Папе. И прожила с ним всю его интересную, героическую и необыкновенную жизнь. Ходила бы за ним по пятам и записывала каждое слово.

Листер Хемингуэй (из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй"):
Однажды утром Эрнест побежал за молоком, в руке у него была короткая палочка. В овраге он споткнулся и упал, инстинктивно вытянув вперед руку с палочкой, чтобы защитить лицо. Палка воткнулась ему в горло, повредив обе миндалины. Хлынула кровь, и он потерял ее довольно много, пока добрался обратно до коттеджа. К счастью, отец оказался дома и остановил кровотечение.
Вид окровавленного сына, бегущего к дому, совершенно потряс маму. Спустя годы, когда я был уже подростком, стоило мне взять в руки палку или даже острый леденец, следовало немедленное предупреждение от кого-нибудь из домашних: "Помни, что случилось с Эрнестом!"
После этого происшествия горло Эрнеста в течение некоторого времени было болезненным. Отец посоветовал ему, когда хочется плакать, насвистывать, чтобы отвлечься от боли. С тех пор насвистывание помогало Эрнесту стоически реагировать на боль. На фотографии, где изображен раненый герой в итальянском госпитале во время первой мировой войны, он насвистывает сквозь стиснутые зубы.

+++Из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация":
Он любил драматизировать все на свете, и я не думаю, что он врал, но он склонен был преувеличивать любое маленькое событие. Он любил притворяться, что оскорбляет тебя, но, когда ты начинал обижаться, он принимался смеяться, и становилось ясно, что ничего страшного не произошло. Он всегда жаждал возбуждения, ему хотелось расшевелить все вокруг.

Теодор Брамбак "С Хемингуэем, прежде, чем был написан роман Прощай, оружие!":
Как я уже говорил, приехали мы в Париж как раз во время обстрела. Хемингуэй пришел в такое возбуждение, словно ему было поручено осветить в печати самое важное событие года. Когда мы покидали вокзал Гар-дю-Норд, канонада доносилась буквально из всех частей города.
- Пошли, Тед! - сказал он. - Мы сейчас кое-что посмотрим. Эй, такси!
Двухцилиндровая колымага - одна из тех, кому обязан Париж своим спасением во время первой битвы на Марне, пыхтя, подкатила к нас. Мы погрузились в нее со всеми своими пожитками.
- Скажи ему, пусть везет нас в район, который сейчас обстреливают, - распорядился Хемингуэй. - Мы им так это распишем, что в редакции, в Канзас-Сити, у людей глаза на лоб полезут.
Мне стало как-то не по себе.

Джон Миллер (из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация"):
Я познакомился с Хемингуэем на борту парохода "Чикаго", доставлявшего нас, добровольцев Красного Креста, из Нью-Йорка в Европу. Во время плавания он заработал несколько прозвищ: друзья называли его Эрни или Хемми, другие - генерал Беспокойство. Мне он показался болтливым, и я склонен был согласиться с одним проницательным парнем постарше нас, который прозвал его Болтуном и Крикуном.

Марселина Хемингуэй Санфорд (из книги "В доме у Хемингуэев"):
Как-то той же осенью мы с моей школьной подругой Мэрион Воуз решили сходить поздно вечером в кинематограф недалеко от нашей школыв Чикаго.
В новостях, сразу после рекламы, был показан американский Красный Крест в Италии. Сначала рассказали о новом госпитале в Милане, построенном на средства Красного Креста, а затем показали и его. Неожиданно на экране появился Эрнест. Он сидел в кресле-каталке, одетый в форму, и его везла по госпитальной веранде хорошенькая сиделка. Колени его были прикрыты шерстяным одеялом, составленным из разноцветных вязаных квадратиков. Он улыбался камере и поднял в знак приветствия свой костыль. От восторга я чуть не впала в истерику.

Листер Хемингуэй (из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй"):
Все раны, полученные тогда Эрнестом, оказались ниже колен. Так он рассказывал потом семье. Все остальные версии интересны только для сочинителей. Он не был оскоплен. Он не получил 237 дырок в паху.

Агнес фон Куровски Стэнфилд (из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация"):
Бога ради, он вовсе не был героем! Свои ранения он получил потому, что сделал что-то вопреки приказу. Ему было сказано держаться подальше от линии огня, ведь он был еще мальчишкой, раздававшим сигареты и тому подобные вещи. Он же отправился туда, где шли бои, чтобы принести шоколад своим друзьям. В это время взорвался крупный снаряд и упал знакомый ему солдат. Тогда Эрнест перепрыгнул через заграждение и получил заряд шрапнели по ногам. Но я никогда не слышала, что он вынес человека в безопасное место.

для сравнения, отрывок из письме Эрнеста родителям:
Двести двадцать семь ранений, нанесенный миной, не причинили мне в тот момент никакой боли, только появилось ощущение, что на ногах у меня резиновый сапоги, полные воды (причем горячей), да еще коленная чашечка вела себя как-то странно. Пулеметную пулю я ощутил как удар по ноге обледенелым снежком. Все же с ног он меня свалил. однако я встал и доставил своего раненного в блиндаж. И уже в блиндаже вроде бы потерял сознание.

Листер Хемингуэй (из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй"):
(Эрнест о Гертруде Стайн): Гертруда была замечательной женщиной, пока не стала лесбиянкой. До тех пор она была чертовски умной. Но потом она решила, что всякий талантливый человек должен быть гомосексуалистом. На этом она совсем тронулась и убедила себя, что каждый гомосексуалист талантлив. Но прежде, чем она свихнулась, я многому научился у нее.

Гарри Сильвестр (из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация"):
Создавалось впечатление, что перед вами интеллигентный медведь.

Он как-то сказал про Полину, что она шлюха. Моя жена возразила ему: «Вы прекрасно знаете, что это не так». Его реакция была очень смешной. Он просто задохнулся. Когда ему возражали - а он не привык к этому - я не найду более точного слова, - он начинал задыхаться.

Джед Кайли (из книги «Хемингуэй. Воспоминания старого друга»):
- Приятное было плавание? - осведомился Флойд Гиббонс.
- Нет! - сказал он.
- Что так? - спросил я.
- Виски кончилось, - ответил он.

Листер Хемингуэй (из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй"):
Марлен Дитрих вернулась в Париж после своих многочисленных поездок на фронт и в очень интимном разговоре с Мэри и Эрнестом убедила Мэри, что та должна попытаться наладить совместную жизнь с Эрнестом, несмотря на его поведение. Эрнест на радостях разрядил свой пистолет в туалете. Это очень огорчило Мэри, и Марлен сказала, что ей потребовалось некоторое время, чтобы восстановить мир.

Хильберто Энрикес (из книги Норберто Фуэнтеса "Хемингуэй на Кубе"):
Ракеты продавались поштучно и длинными лентами, как пулеметные. Когда Хемингуэй ходил с нами, он надевал ленту на шею, а концы засовывал в карман. Ракеты мы поджигали сигаретой, а так как он не курил, каждый из нас рвался нести зажженную сигарету. Обычно это были "Партагас" - сигареты крепчайшие и очень длинные. Конечно, можно было поджигать и спичками, но с сигаретой мы чувствовали себя настоящими саперами. Хемингуэй был большим любителем розыгрышей. Ну, например, подбираемся мы незаметно к парикмахерской, ставим в ряд ракеты и поджигаем. Ракеты взрываются одна за другой, как будто пулемет строчит, и в парикмахерской все валятся на пол. Потом кто-нибудь скажет: "Да нет, это же ребята со своими хлопушками!" А если заметят Хемингуэя, разозлятся: "Нет, в посмотрите на этого американца: такой большой, а туда же!" Но чтобы посильней что-нибудь сказать - нет, никогда. Потому что, во-первых, Хемингуэй был высокий и такой сильный, что мало кому улыбалось потягаться с ним, а во-вторых, очень уж он был симпатичным человеком, и люди охотно прощали ему это ребячество. Он, конечно, не ждал, пока его заметят, - сразу вместе с ребятами бросался наутек. Но как не заметить! Представляете, картина: такой дядя мчится во весь опор по одной из крутых улочек Сан-Франсиско-де-Паула, а за ним дуют человек 15-20 мальчишек. Люди только удивлялись: "Господи, да это ж Хемингуэй!" И тут бахало. "Опять Хемингуэй ракеты взрывает!" А Хемингуэй, взбудораженный, радовался от души, хохотал...

Лилиан Росс ("Портрет Хемингуэя"):
Однажды я попросила его порекомендовать мне книги для чтения. Он составил следующий список:
"Пышка" и "Дом Телье" Мопассана.
"Красное и черное" Стендаля.
"Цветы зла" Бодлера.
"Мадам Бовари" Флобера.
"Будденброки" Манна.
"Тарас Бульба" Гоголя.
"Братья Карамазовы" Достоевского.
"Анна Каренина" и "Война и мир" Толстого.
"В поисках утраченного времени" Пруста.
"Алая буква" Готорна.
"Алый знак доблести" Крейна.
"Геккельберри Финн" Твена.
"Моби Дик" Мелвилла.
"Мадам де Мов" Джеймса.
О чем бы вы ни говорили с Хемингуэем, он всегда пытался - или мне так казалось - дать вам полезный совет. Однажды, окончив большую работу, я сказала ему, что хотела бы писать более короткие и легкие вещи. Он ответил, что я должна писать вещи как можно более трудные и делать это как можно лучше - и так до самой смерти. "Только не умирайте", - добавил он и пояснил, что это самая никчемная вещь на свете. Он помогал даже в мелочах. Когда, будучи в Калифорнии, я пыталась научиться ездить верхом, Хемингуэй посоветовал мне не ездить на больших и раскормленных лошадях, а выбирать маленьких, умных и добрых лошадок. По поводу Голливуда его совет был краток: он рекомендовал мне не задерживаться там слишком долго.
Некоторые "мудрецы" считали Хемингуэя романтиком, а не реалистом. Мне же всегда казалось, что Хемингуэй был объективным наблюдателем реальной жизни и прекрасно понимал ее. Как-то в письме я сообщила, что слышала много хорошего о его сыне Джоне. Хемингуэй мне ответил, что он очень любит своего сына, но тут же добавил, что в своей жизни он любил три континента, несколько самолетов и кораблей, океаны, своих сестер, своих жен, жизнь и смерть, утро, полдень, вечер и ночь, честь, постель, бокс, плавание, бейсбол, стрельбу, рыбную ловлю, любил читать и писать и все хорошие картины.
Незадолго до смерти, находясь в клинике Мэйо в Рочестере, Хемингуэй писал мне, что ему наконец удалось справиться с этой "чепухой" - с кровяным давлением, но что он отстал в работе и они с Мэри скоро уедут в такое место, где люди оставят их в покое и "дадут мне писать".

Он назвал имя одного писателя, который писал о войне и считал себя вторым Толстым, но напоминал Толстого лишь тем, что бегал по траве босикомю

- Когда становишься старше, труднее иметь героев, но это необходимо, - сказал он. - У меня есть кот по имени Бауз, который хочет быть человеком, - продолжал он медленно, снижая голос почти до шепота. - Бауз ест все, что едят люди. Он жует таблетки витамина B, горькие, как столетник. Он думает, что я жадничаю, когда не даю ему таблеток, которые пью для понижения давления, а перед сном не позволяю ему принимать снотворное.

Миссис Хемингуэй покончила с едой и быстро допила вино. Хемингуэй допил свое не торопясь. Я посмотрела на часы. Было почти три. Официант начал убирать со стола, и мы встали. Хемингуэй стоял, с огорчением глядя на недопитую бутылку шампанского. Миссис Хемингуэй надела шубу. Я тоже оделась.
- Недопитая бутылка шампанского - враг рода человеческого, - сказал Хемингуэй.
Мы снова сели.

К тому времени, как мы добрались до магазина "Аберкромби", Хемингуэй опять помрачнел. Он неохотно вылез из такси и так же неохотно вошел в магазин. Я спросила у него, что он хочет прежде всего посмотреть, плащ или что-нибудь еще.
- Плащ, - сказал он упавшим голосо.
В лифте Хемингуэй выглядел еще массивней, чем был на самом деле, а на лице у него было выражение человека, которого подвергают пытке. Стоявшая рядом с ним женщина средних лет с тревогой и неодобрением уставилась на его нечесаную седую бороду.
- О Боже! - произнес внезапно Хемингуэй, нарушая тишину, царившую в лифте.
Женщина стала разглядывать свои туфли.
Дверь открылась на нужном этаже, мы вышли из лифта и направились в отдел плащей. Высокий лощеный продавец двинулся нам навстречу, а Хемингуэй, засунув руки в карманы брюк, пошел на него.
- Надеюсь, что в этой лавке я еще пользуюсь кредитом? - сказал он продавцу.
- Да, сэр, - сказал продавец, кашлянув.
- Хочу плащ, - сказал Хемингуэй угрожающе.
- Конечно, сэр, - сказал продавец. - Какой именно плащ вы бы хотели посмотреть, сэр?
- Вот тот.
Он ткнул в висевший на плечиках коричневый габардиновый плащ без пояса, похожий на мещок. Продавец подал плащ и бережно подвел его к большому зеркалу.
- Похож на саван, - сказал Хемингуэй, срывая с себя плащ. - На мою фигуру не годится. Других плащей у вас нет? - спросил он в надежде, что ответ будет отрицательным. И нетерпеливо направился к лифту.
- Посмотрите вот этот, сэр, с пристежной подкладкой, сэр, - сказал продавец.
Этот плащ был с поясом. Хемингуэй примерил его, поглядел на себя в зеркало и поднял руки, как бы вскидывая ружье.
- Вы собираетесь ходить в нем на охоту, сэр? - спросил продавец.
Хемингуэй хмыкнул и сказал, что берет плащ. Он назвал продавцу свое имя, и продавец щелкнул пальцами.
- Разумеется! - воскликнул он. - Ну как же!..

- Папа, погляди, - сказал Патрик. Он смотрел на картину "Раздумья о крестных муках"Карпаччо. Патрик сказал, что для религиозной картины в ней слишком много экзотических животных.
- Угу, - сказал Хемингуэй. - Эти художники всегда переносят священные сюжеты в ту часть Италии, которая им больше всего нравится или где родились они сами или их возлюбленные. Они делают мадонн из своих возлюбленных. Предполагается, что это должна быть Палестина, а Палестина, думал худождник, очень далеко. Вот он и сует в пейзаж красного попугая, оленя, леопарда. А потом снова прикидывает: это же далекий Восток - и сует туда мавров, старинных врагов венецианцев.
Он замолчал и стал смотреть, что еще художник напихал в картину.
- Потом художник почувствовал голод и пририсовал кроликов, - сказал он.

А. Е. Хотчнер (из книги "Папа Хемингуэй"):
Говоря о Марте, Хемингуэй вспомнил, как они спали в постели, когда началось землетрясение и кровать поехала. Он рассказывал, что Марта толкнула его в бок и сказала: "Эрнест, перестань, пожалуйста, вертеться!" В этот момент, вспоминал Эрнест, кувшин упал со стола и разбился, потом на них обрушилась крыша, и он был полностью оправдан.

(Во время визита Хотчнера в больницу, где лежал Хемингуэй и где его лечили электрошоковой терапией):
- В чем эти специалисты по психотерапии ничего не смыслят, так это в писателях, и в таких вещах, как угрызения совести и раскаяние, и что с ними делать. Надо заставить всех психиатров пройти курс литературного творчества, чтобы они поняли, что такое писатель.
- Они прекратили лечение?
- Какой смысл в том, чтобы разрушать мою голову, подрывать мою память - мое главное достояние - и выводить меня из строя. Это великолепный курс лечения, но при этом теряется пациент. Это пустое занятие, Хотч, просто ужасное. Я просил руководство клиники лечить меня, но они ничего не знают о возмездии, что меня ждет.

Мэри Уэлш Хемингуэй (из книги "Как это было"):
Раздеваясь в большой спальне, я запела старую итальянскую песню "Tutti mi chiamano bionda. Ma bionda io non sono" ("Все называют меня блондинкой, но я не блондинка"). Эрнест из своей комнаты подхватил: "Porto capelli neri" ("Волосы у меня черные") - и я забралась в свою ароматную, широкую постель, где под розовыми дырчатыми одеялами, Эрнест знал, для него всегда было место.
- Покойной ночи, милый! - крикнула я ему. - Приятного сна.
- Покойной ночи, котенок, - отозвался он ласково и дружелюбно.
Утром меня разбудил стук двух с размаху задвинутых ящиков комода. Спросонья, как в тумане, я спустилась в гостиную и увидела у порога бесформенную груду: клетчатый халат, кровь, поверх всего - дробовик.
Я не лгала сознательно, когда заявила в прессе, что это был несчастный случай. Прошло несколько месяцев, прежде чем у меня хватило сил осознать правду.